Рассказы... или у них свои имена

[asadli]

 

Вечное дитя

 

Порой человек делает вещи, в которые долгое время не может поверить. В таком же состоянии был Майкл, когда перед зеркалом завязывал свой темно-бордовый свадебный галстук.
 В этот вечер у него будет свадьба, и мир как будто остановился. Он не был против всего этого, даже наоборот, всегда сам устанавливал важные даты, договаривался с организаторами, сам справлялся с многими делами. Он был счастлив, и ему было трудно поверить в это.
 В комнате он был один. В дверь постучали.
Майкл сам по себе был очень серёзным человеком, и хоть и был ещё молод, но добился всего кровью и потом. Он не любил вольностей по отношению к себе.
 Но это была мать, а ей он был всегда рад - единственному родному человеку, с которым он очень дружил.
 - Смотри, мам, я женюсь. Уйду, больше не позовёшь: Майкл, за хлебом, Майкл, отнеси деду чай, - и рассмеялся.
 - Да не волнуйся, брат сделает. Не пропадём, не набивай себе цену, - мать тоже не осталась в долгу.
 - Цену поздно, но написать в ваших сердцах: "Тут был Майкл" всё ещё можно.
 - Ну почему как вечное дитя, споришь? Галстуком займись, опять налево потянул, будто задрался.
  Мама подошла и, убрав руки Майкла с шеи, стала поправлять его темно-бордовый свадебный галстук.
  - Вот так. Вечно ты так, болтаешь, а делом не занимаешься.
  - Всё, хватит. Времени и так нет, скоро гости будут. Иди сюда.
  - Нет, нет, нет, жилетка...
  Не дав матери закончить, Майкл обнял её. Костюм стоил немало денег, но ему было всё равно. Это будет его последнее объятие в качестве живущего в отцовском доме. Это был не конец света, но он словно извинялся за то, что мать будет не единственной женщиной, которую он любит.
  Он раньше не понимал этого, думал, что мать нужно любить отдельно, и жену отдельно. Но ведь другая сторона-то, оказалось, так не думает. И сейчас, когда никого не было, и не нужно было кому-то что-то объяснять, он крепко обнял мать. Кто знает, когда ещё он сможет показать свою любовь матери, ведь они с женой будут жить отдельно.
  Майкл отодвинулся, у матери на глазах стояли слезы. Он тоже не сдержался. Каждый птенчик улетает, природа не даёт шанса на статичность...
  Гости начали собираться, Майкл надел пиджак и вышел к шумной компании.
  - Не пропадёт дитя, - подумала мать и пошла за ним.

 

 

 

Как папа

Была суббота, был Шабат, и только по субботам Мордехай не ходил на работу. Ничего делать было нельзя, но нарушать свое слово он не привык. Сегодня Мордехай должен был купить дочурке Соне куколку "Монстер Хай". Она очень полюбила их из-за сходства с именем отца, но он подозревал, что Соня выбрала их, чтобы дважды что-то не запоминать.
И так как торговля не предусматривалась Шабатом, Мордехай решился пойти на хитрость - купить игрушку в пятницу. Но оказалось, что магазин после 16.00 не работает!
Ой-вей! Теперь ему пришлось придумать что-то другое.
Несмотря на усталость, он лег поздно. Сара, его жена, зная распорядок мужа, очень волновалась, что он заболел. А Соня, тем временем ничего не подозревая, пританцовывала в холле, предвкушая сегодняшний подарок.
"Ну, хорошо хоть не делает распаковки", - подумал Мордехай.
Делать то, чего нельзя, это, конечно, постулат, старый, как Великое Переселение, но поди это объясни ребенку. Если не сделать то, что обещал, то не сделаешь никогда. Этот постулат тоже старый, как Великое Переселение.
- Сарочка, дорогуша, на пару слов.
- Да, Мордехай?
- Вот, допустим, тебе очень нужно что-то купить, но по Шабату же нельзя.
- Ты опять увидел новый смартфон?
- Нет же, Сарочка, ну чего ты так бездушная... Просто ответь.
- Вот моя подруга Лена - православная русская женщина. Я её прошу покупать, а плачу ей в воскресенье.
- То-то я думаю, чего она каждое воскресенье выходит от нас...
Идея была на миллион. "Нет, на 20 шекелей максимум", - поправил себя мысленно Мордехай и вышел на улицу.
Одесса, суббота, весна. Жизнь кипит, люди отдыхают, погода благоприятная. Мордехай, не долго думая, нашёл соседского мальчика.
- Петро, поди сюда. Отец дома?
Петро, сын украинского морехода Ильи, энергично закивал головой.
- Хорошо. Очень-таки хорошо. - сказал Мордехай и постучался.
Открылась дверь, и вышел загорелый мужик. Поздоровались, поговорили о погоде. Мордехай тихонько зашёл в тему и в случае удачи обещал соседу кассету пива, которое осталось после свадьбы родственника, что знать Илье нужды не было.
Ударили по рукам и пошли в магазин. Было странно видеть среди детей и мам загорелого морехода и невысокого еврея с талитом. Нашли то, что нужно, Илья оплатил. Мордехай отказался сразу взять пакет и взял только у блока.
Зайдя домой, он увидел, что Сара объясняет Соне о Шабате. Соня, увидев отца, побежала к нему и, как будто всё забыв, начала крутиться у подарочного пакета.
Мордехай помог ей открыть пакет, и жена Сара немного помрачнела. Он объяснил ей свой уход, но Сара-таки была недовольна из-за кассеты пива.
- Мам, мам, мам. Видишь, видишь, видишь?? Я стану, как папа!
- А какой папа?
- Дегзкий!рррр

 

 

 

Старое не меняют

 

Шёл холодный ноябрь 1834-ого года от Рождества Христова. Отменённый институт инквизиции, как подбитый волк, бродил по забытым монархией землям. Всё было кончено. Трещина на истории, черное пятно на лице человечества.
Не первый и не последний...
Гонцы уже объявили указ об отмене Трибунала священной канцелярии на крупных населённых пунктах Испании. Аутодафе отменялись, костерные места очищались... Но, как и движущемуся механизму нужна дорога для тормоза, так и всем свершениям в истории нужно время для полной остановки.
Мир находился на распутье.
Марсиаль Химэньес, видавший 32 весны от рождения, был разбит. Всё, во что он верил и делал ради имя Божьего, в один миг потеряло свой смысл. Нет, этого не может случиться! Как человек может отменять богоугодные деяния священных избранников?
Он собственными глазами наблюдал, как солдаты выносят их пергаменты и книги, рукописи и церковные судебные дела. На дверь повесили большой замок. Утром в их помещении началась торговая эмиссия.
Марсиаль, инквизитор с безупречной службой у Трибунала, решил, что с него хватит отсиживаться. Это был знак сверху, он должен, как и во время практики, бродить по землям испанским и нести просветление.
- Сжечь его!
- Повесить!!!
- На виселицу!
Жители небольшой деревни напирали на дверь старейшины. С ним был сотник деревни и тот, кого люд требовал к расправе. Мавр, а это был он, осуждался за нехристианскую веру языческим богам и за неурожай этим летом.
- Я уже послал за диаконом в город. А это два дня пути туда и два обратно. Без священнослужителя не можем их убедить, - сказал сотник.
- Но ведь мы не можем их сдерживать целых пять дней. Его запросто могут убить в лесу!
Старик уже давно был знаком с обществом. Толпа берет свое. Не важно, прав ли человек или нет, он всегда утопает среди волн толпы.
Марсиаль был в пути уже давно и был не против остановиться в каком-то поселении. Ноги почти замерзли, дыхание стало тяжелым.
Впереди было слышно шум. Марсиаль вышел из леса и оказался среди домов под хмурым небом. Он вытащил из груди инквизиторский крест и откинул капюшон. Люди умолкли и начали расступаться перед ним. Из толпы вышли двое мужчин.
- Он вон здесь, синьор инквизиторэ. Из-за еретика у нас не было урожая!
Химэньес, ничего не сказав, постучался. Открыл высокий загорелый мужчина. Он хотел что-то сказать, но, увидев крест, замолчал и попятился назад. Марсиаль попросил его закрыть дверь. Мавр встал. Инквизитор узнал в нём своего друга детства. В детстве не имеет значение цвет кожи, или что творится у тебя в голове. Главное - у них обоих и не было в мыслях, что окажутся по разные стороны...
- Марсиаль?
- Набут? Как ты тут оказался?
- Мою общину сожгли. Я сбежал и стал работать у них на полях за еду. Но, как видишь, они не довольны.
- Старик, почему у вас нет священника?
- Он в городе и приходит по праздникам...
- Ах, вот что означает отмена священной канцелярии! Безбожие!
Марисаль вышел.
- Генте! Я расспросил человека, и правом данным мне церковью, объявляю ему эдикт милосердия! Тот, кто тронет этого человека, да снизойдёт ему кара Господня!
Селяне не могли что-нибудь сделать против этого. Вышел тот самый мужчина и с гневом прошептал:
- Вы встаёте на сторону какого-то мавра?
- Ты считаешь решение Святой Инквизиции хулой? Твои уста ведут тебя к ереси. Молчи, окаянный.
Люди начали поворачиватся на мужчину со злобой. Он не смог ничего ответить и ушел.
Через 7 дней Марсиаль и Набут покинули деревню. Химэньес не поменял старого друга на новые убеждения.

 

 

 

 

Страница Бусидо

 

Вам стоит прислушиваться к старшим. Иначе, как я, будете валяться в собственной крови под дождём. Он смешивал мои внутренности с грязью, на которую я упал.
Двигаться не имело смысла. Жизнь медленно угасала в моем сознании. Окружающий мир звал меня всё тише и тише. Звуки исходили будто из котла, который варился на огне.
Не хотелось тратить отпущенные минуты на глупость, и я воскресил в своем сознании мой дом. Своих братьев, сестер... Как мы гнались за кузнечиками рано утром, пока мама варила рис для данго и смешивала митараши.
Мать, которая ушла очень рано. Родители уходят всегда рано. Сколько бы она с тобой ни была, всё мало.
Я слабел, но не смог остановить наваждение. Перед глазами проплыл образ отца. Не хотел о нем думать, но слабость взяла своё.
Из всех братьев я был младший. От предыдущего брата меня отделяли целых 9 лет. Когда я учился держать бамбуковый шест и ходить, они были взрослыми и ходили в додзё. А я, как младший, оставался один работать по хозяйству.
Отец не давал мне права на ошибку. Малейшие поблажки оставляли на моем теле всё новые раны. Кровь от отцовских палок текла в моё сердце....
Однажды он посадил меня перед собой и дал мне древний манускрипт.
- Мицио, сын мой. Пришло время поговорить с тобой, как с мужчиной.
- Да, отец.
- Твои братья, как видишь, готовятся к светской жизни. Йорухо станет доктором, Сичири хочет быть астрономом, Нобору будет земледельцем даймё.
Твои испытания и время, которое ты провел со мной, готовили тебя стать самураем. Ты пойдешь по моему пути - служить нашему господину.
Знаете, бывает такой момент, что жизнь не готовит тебя к чему-то, и это что-то жалит тебя по самому больному месту, как пчела жалит хвост змеи.
- Ты не мог об этом думать! Ты просто не смог уговорить старших пойти за тобой и пожалел, что опоздал с беседой! Нагло соврал и думаешь мне угодить?? Да ты просто хочешь сидеть в своем чайном домике и целый день наблюдать за игрой света у своих цветов!
Выкрикнув, я резко встал, и выхватил из ножен катану, которая стояла у ног отца. Он не сдвинулся, подумал, что я его убью.
Но у меня не хватило духу.
Представьте, тебя били, топтали всю жизнь, и объявляют о вознесении к самурайскому чину. А моя гордость? А мое самоуважение? Как я мог стать воином, если даже боялся уронить стопку сена?!
Шел дождь. Мой побег отчетливо был слышен в улицах моего района. Моё сердце было полно праведного гнева. Гнев колотил грудь, вырываясь наружу, и я решил показать, как ошибался мой отец.
За переулками доя был чайный дом бокуто. Как глупо... Мальчик, который не мог удерживать кувшин, решил играть в палача.
Я зашел в их двор и выкрикнул. Позвал их, начал оскорблять. Вышло немало бокуто, в основном ронины - глазеть на юношу, который бросил вызов якудзе.
Ко мне вышли только двое. Даже не вынули мечи из ножен. И начали меня избивать. Они кидали меня, как мяч, друг другу. Тело покрылось синяками и кровотёками.
Улучив момент, когда один из них отбросил меня ударом к другому, я невольно выбросил руку с катаной вперед, чтобы не упасть. На меня брызнула кровь, клинок вонзился прямо в печень. Что ж, я умру, осознавая, что ухожу не с пустыми руками.
Какой же я наивный. Раненый, придерживая рану, резко отбросил мою катану и замахнулся для удара. Я стоял, как прикованный, не мог двигаться, страх сковал моё тело.
Я не почувствовал нанесенную рану. Как стоял на ногах, так и упал на дворовую грязь.
Вам стоит, стоит прислушиваться к старшим...
Сквозь течение реки в моем сознании я различил знакомый голос. Валяющуюся в двух шагах катану подняла рука в знакомом кимоно.
- Не двигайся, мусуко, папа рядом.
Обладатель голоса, а это был мой отец, вихрем закружил с катаной в руках. Моё угасающее сознание цеплялось за каждые детали. Легкая катана от лучшего мастера господина, как ленточка, кружилась в руках отца.
Те, что стояли во дворе, упали первыми. Из дома вышли ещё люди. Отец танцами кружил среди бокуто. Они были искусными владетелями меча, но до хатамото даймё им было далеко.
Я навел позор на своего отца. Уважаемый самурай, без согласия господина, без согласования полевой ставки самураев расправлялся с преступниками.
В считанные минуты отец уже смог положить половину якудзы. Катана, как извиваюшаяся змея, кружила, жалила врагов. Не в состоянии удержать жизнь в себе, я отдался во власть тьмы.
Необычно было услышать звучание кузнечиков. Глаза болели, как и живот. Вокруг меня не хлюпало, не было холодно. Осторожно открыв глаза, я сщурился от света. Это был мой дом!
- Папа...
- Ты чуть не навел позор на своего отца, отоконоко-кун.
- Кто вы?
- Тебе стоит быть более учтивым к уважаемому даймё, - это был мой отец.
- Ничего, Ичихиро-сан, на этот раз я прощаю его. А твои действия не буду считать позором. Давно хотел устранить этих жалких псов, да не знал, как поступить. Будем считать, что это они напали на твоего сына.
Что до тебя, отоконоко-кун, то перед тем, как начинать свой путь самурая, открой хоть одну страницу Бусидо.
 

 

 

Согласны ли вы...

 

Я долго думал, что бы такое написать,
но удивительнее реальности – ничего нет....

 

Возможно, жалость подталкивает на такие вещи, которые человек никак не сделает, будучи пьяным или в ярости. Жалость подталкивает нас на поступки, против которых вопят все наши чувства и разум.
В ярости, в радости мы даем необдуманные обещания. Но, жалея кого-то, мы даем то слово, которое нам кажется единственно верным. Выполняя обещания, данные в состоянии аффекта, мы совершаем единичное действие, после которого убеждаемся, что так больше никогда не сделаем.
Но жалость буквально отравляет нашу жизнь, не давая выбраться из клешней человека, к которому мы проявили жалость, и мы буквально начинаем идти на поводу своих сомнений и страхов.
Окутывая себя каменными городами, мы, тем не менее, ходим по земле. По земле, по которой бегали наши предки и жили инстинктами, подчиняясь законам природы.
Все эти морали, менталитеты, религии и законы призваны сдерживать первобытность человека в рамках требований цивилизации. Против чувств и инстинкта не попрешь. Даже совесть – это рудиментарное явление, вложенное в генетический код под действиями таких понятий как уважение, гордость, сострадание и, конечно же, жалость. Под всем этим гнётом вопит свобода.
Настоящая, ни от чего не зависящая свобода венца эволюции. Свобода, на которую мы смотрим из дома, построенного на страхе.
В тот вечер Саиде позвонил Малик. Когда она взяла трубку, это оказалась его мать.
– Салам-алейкум, дочь, это тётя Шафига.
– Алейкум-салам, дорогая тётя.
– Доченька, Малик... – голос матери оборвался.
– Да? Что с ним? – чуть не заплакала Саида.
– Он... он сорвался с 10-ого этажа! О, Аллах!
На этих словах обе женщины не сдержались и расплакались.
Малик был добровольцем в спасательной команде и стажировался в Швейцарии. После этого его бы взяли на должность в МВД.
Этим вечером его привезли самолетом, и он теперь был в госпитале.
Семья Саиды незамедлительно выехала.
На кровати лежал Малик, бледный и бескровный. В палате были его родители и брат. Саида и её родители поздоровались с семьей Малика и долго сетовали на несправедливость жизни и восхваляли величие Аллаха. На все Его воля, как сказал отец Саиды.
Девушка сидела у изголовья Малика. Он пока спал. Она гладила его лицо, руки. Тихие слезы катились по прекрасным белым щекам.
– Доктор сказал… – севшим голосом сказала мать. – Он не сможет двигаться. Пластины или диски… не помню, на позвоночнике сильно повреждены.
Она повернула голову: – Саида, дочка. Он так хотел сделать тебе предложение по возвращении.
Мать Малика развернула красную шаль, там оказалось кольцо.
– Давай, дочка, я надену его тебе.
– Нет...
Все резко повернулись к Саиде. Брат Малика резко встал.
Она смотрела то в лицо матери, то отцу. Они опустили глаза.
Саида утерла лицо концом хиджаба слезы.
– Нет. Я не стану женой инвалида.
– Ты что говоришь, Аллах-у Акбар!? – закричал отец Малика. – Разве мало мы дарили тебе подарков? – он повернулся к отцу Саиды. – Закир, что она несет? Уйми своего ребенка!
– Я не растил сиделку, – встал Закир. – Лейла, пошли отсюда.
Мать Саиды, ничего не сказав, встала. Она всё ещё плакала. От стыда, горя, от навязанных нам за тысячу лет рудиментарных рефлексов.
– Как вы смеете?? Знаете, сколько я тратился на подарки и фуршеты!?
– Фаиг, моя дочь останется навсегда с одним инвалидом, если выйдет замуж. Она не сможет выучиться на хирурга, и сотни людей останутся без помощи, а, значит, фактически вы лишаете их жизни, мешая воле Аллаха, чем зарабатываете место в Джяхянняме. Согласны ли вы на такое?